Шлёцер, Татьяна Фёдоровна: биография

После премьеры Скрябин, пожалуй, впервые вплотную подошёл к той границе, за которой начинается бедность и нужда. Парижские гастроли в плане материальном не принесли почти ничего. Ежемесячную морозовскую двухсотрублёвую пенсию, а также значительную часть гонораров за публикации Скрябин был вынужден отдавать Вере Ивановне до лета. Главным же препятствием для поправки дел стала уже вызревавшая в нём новая симфония: «Поэма экстаза» — первое большое произведение «обновлённого» Скрябина, вкусившего тот самый «экстаз», необходимой земной проекцией которого для него стала Татьяна Шлёцер. Воплощение замысла требовало полной самоотдачи и отрешения от суеты, необходимость размениваться на написание мелких вещей «ради хлеба насущного» страшно отвлекала и раздражала. Ко всему, ещё и Татьяна Фёдоровна ожидала первого ребёнка. В Париже их уже ничто не держало, да и позволить себе достойное проживание во французской столице они не могли. 17 июня 1905 года Александр Скрябин и Татьяна Шлёцер покинули Париж и отправились в Италию, в маленький городок Больяско на берегу Средиземного моря, где жизнь была не в пример дешевле. Там они сняли три комнаты в неказистом домике у железной дороги и впервые стали жить как супруги, ни от кого не скрываясь, поглощённые друг другом — и «Экстазом».

«Поэма экстаза»

Собственно, предварительное название произведения, данное ему Скрябиным в черновиках, имело ещё более откровенный вид: Pome Orgiaque (Оргаистическая поэма) . Своё окончательное «товарное» название Четвёртая симфония получила только к концу 1905 года, причём не без помощи Татьяны Фёдоровны. Рождалась симфония в поистине спартанских условиях: в каком-то кафе Скрябин раздобыл разбитое пианино, тона на полтора ниже нормального строя, их с Татьяной Фёдоровной жилище непрестанно сотрясалось от грохота поездов, проходивших под самыми окнами, и всё это обилие звуков смешивалось с унылым похоронным звоном, разносившемся с колокольни соседней церкви. Кроме того, материальное положение сочинителя дошло до такой скудости, что нередко ему приходилось брать один обед на двоих со своей музой. Несмотря на всё это, по свидетельству бывшей ученицы Скрябина, М. С. Неменовой-Лунц, как-то навестившей его в Больяско, настроение у Александра Николаевича было «чрезвычайно бодрое и жизнерадостное».

И в этот момент ко всем бедам добавилась и ещё одна семейная трагедия. Через две недели после приезда в Италию Скрябин ненадолго отлучился в Везна, чтобы уладить дела своей семьи, а заодно и сообщить Вере Ивановне о беременности Татьяны — этим он разбил последние надежды Веры на восстановление семейного очага. В это же время неожиданно захворала Римма, старшая дочь Скрябиных. На первый взгляд, болезнь не была слишком серьёзной, однако уже на обратном пути в Больяско Скрябина настигает известие о её смерти от заворота кишок. Скрябин спешно возвращается в Швейцарию и безутешно рыдает над могилой дочери, в её уходе из жизни ему чудится кара за свой уход из семьи. И он не одинок в этой уверенности, среди утешительных посланий в скрябинском архиве есть и такое, от Сафонова:

Смерть разлучает нас с дорогими нашему сердцу, но она же укрепляет связь с живыми и близкими нам. Не случалось ли тебе взглянуть на постигшее нас обоих горе как на указание Провидения: на то, чтобы не бросать тебе твоих близких, не делать того шага, который, думается мне, вместо ожидаемого счастья и свободы принесет тебе горечь и разочарование? Подумай хорошенько, и, может быть, ты со мною согласишься?

— Василий Сафонов

Татьяна Фёдоровна не находит себе места от беспокойства: ей кажется, что смерть ребёнка и общее горе могут снова толкнуть друг к другу и сблизить Скрябина с Верой Ивановной. Вне себя от ревности и тревоги, Татьяна забрасывает жалобными и отчаянными письмами Скрябина, и без того раздавленного горем и связанными с ним заботами — утешением Веры и наставлением её на будущую самостоятельную жизнь, организацией похорон и поминок, устройством оставшихся троих детей. Скрябин в ответ пытается оправдываться, ласково упрашивает и вразумляет, снова и снова признаётся в любви, пытаясь успокоить, развеять любые сомнения и подозрения, он подписывает письма «Твой, твой» — дважды, но под конец, вероятно, и сам не выдерживает, впервые начиная проявлять раздражение от назойливой ревности и неотступной опеки: