Дюрей, Луи: биография

Луи Дюрею, лично в руки

Мой дорогой Дюрей. Не будете ли Вы настолько любезны, чтобы рассматривать меня как более не принимающего участия в группе «Новые Молодые»?

Дружески Ваш: Эрик Сати. Пятница, 1 ноября 1918.

Nota Bene: какое мягкое письмо… Раньше я выражался куда более определённо. Например, будьте прокляты…, скромно и со вкусом. <…> Дюрей сначала был «сатистом», а потом тоже начал ходить… за Равелем — и я написал ему отречение, совсем маленькое. Тем более, эти «Новые молодые», кто они, в сущности, были без меня, как только «небольшая группа стареющих любителей пива»?

— Эрик Сати, Юрий Ханон. Воспоминания задним числом

Это письмо «о своей отставке» Сати не отправил по почте, а вручил лично в руки Луи Дюрею, притом не удостоив его ни единым словом объяснения. В документальном фильме, снятом в начале 1970-х годов, Дюрей с грустной улыбкой изобразил эту сцену, которая накрепко врезалась в его память. В начале 1920-х годов в своих лекциях о «Шестёрке» Сати (как бы в отместку) станет определять Дюрея как «чистого импрессиониста», термин, который в эту эпоху борьбы различных музыкальных тенденций означал безнадёжную отсталость. Кроме того, Дюрей был не только подвержен импрессионизму, но и оказался единственным из «Шестёрки», кто не прошёл через увлечение джазом.

И тем не менее, несмотря на все личные проблемы и конфликты, уважение и к Сати, и к Равелю (одновременно) осталось у Дюрея в крови (как у верного ученика). Между прочим, он и Онеггер стали теми двумя «отщепенцами» из Шестёрки, которые отказались подписать едкий памфлет Сати против Равеля, в котором была такая центральная фраза: «…Равель не принял Орден Почётного легиона, но всё его творчество этот орден принимает…»

Ещё 28 июля 1919 (за полгода до знаменитой статьи Колле, ставшей манифестом «Шестёрки»), Жан Кокто написал о тех же шести молодых композиторах, посвятив Дюрею по-настоящему проникновенные строки.

ЛУИ ДЮРЕЙ работает в уединении. Он избегает трудных общений, избегает джунглей. Своё дарование он развивает неукоснительно, ставя его на службу прекрасной душе. «Надпись на апельсиновом дереве» и «Три стихотворения Петрония» — это вехи, без всякого шума отметившие рождение новой школы. «Бестиарий»: там, где Пуленк прыгает на щенячьих лапах, Дюрей изящно ступает копытцами лани. И тот, и другой поделывают это естественно. Поэтому о них одинаково любят говорить. «Эпиграммы Феокрита» я бы упрекнул в слишком прямом влиянии «Сократа» Сати. Это мраморная тень от него. А Квартет — произведение свободное. Озабоченность тем, чтобы не подвергать мотивы разработке, приводит к некоей дробности, которая выправляется силой чувства. «Образы Крузо»: голос в сопровождении малого оркестра создают атмосферу, напоминающую «Поля и Виржинию» Сати. Тему Крузо холостяк Дюрей раскрыть прямо-таки обязан. Сюита без экзотики. Он воспевает не остров, а томление и тоску по острову. Шум моря, который слушают, припав ухом к раковине, — это не настоящий морской шум.

— Жан Кокто. Из сборника «Чистый лист»

В двух исторических статьях (16—23 января 1920 года) парижский музыковед и критик Анри Колле (по прямому указанию Кокто) включил Луи Дюрея в состав группы «Шести». Первая статья носила название: «Русская пятёрка, Шестёрка французов и Эрик Сати». Вторая статья в своём заголовке попросту перечисляла членов новой группы: «Шестёрка французов: Дариюс Мийо, Луи Дюрей, Жорж Орик, Артюр Онеггер, Франсис Пуленк и Жермена Тайерфер». На первых порах Дюрей отличался большим радикализмом в поведении. К примеру, Дариус Мийо рассказывал следующую историю: 24 октября 1920 года в Париже под управлением Габриэля Пьерне состоялся концерт, где прозвучала симфоническая сюита Мийо из музыки к драме Клоделя «Протей» и «Интерлюдии» Онеггера к пьесе Макса Жакоба «Смерть святого Альмеена». В своих воспоминаниях Мийо пишет:

… исполнение фуги из моей сюиты вызвало неописуемый скандал, настоящее сражение, во время которого органист собора Победы мсье Франк получил пощёчину от Дюрея. Оркестра уже не было слышно; ужасный шум всё усиливался; наконец, вмешалась полиция. Муниципальная гвардия начала освобождать от публики кресла балкона. Я имел удовольствие видеть, как два полицейских выводили под руки критика журнала «Менестрель»…

— Дариус Мийо. Слова без музыки